Три сестры (1994)

Премии фильма

• Ника, 1995 год (ru) - Лучшая операторская работа (Юрий Клименко)
  

Участники съемочного процесса

• Режиссер - Сергей Соловьев
• Актеры Вершинин - Отто Зандер (Otto Sander)
• Актеры Ирина - Елена Корикова
• Актеры - Ксения Качалина
• Актеры - Ольга Беляева
• Актеры - Дмитрий Рощин
• Актеры Наталья - Мария Сурова
• Актеры - Станислав Корольков
• Актеры - Сергей Агапитов
• Актеры - Михаил Петухов
• Актеры - Максим Масальцев
• Актеры - Галина Дёмина
• Актеры поручик Родэ - Роман Фальченко
• Актеры - Виталий Версаче (Vitaliy Versace)
• Актеры Ирина в детстве - Вероника Саркисова
• Актеры Маша в детстве - Анна Друбич
• Актеры Ферапонт - Геннадий Иванов
• Актеры - Станислав Королев
• Продюсеры - Александр Бучман (Alexander Buchman)
• Продюсеры - Натан Федоровский (Natan Fyodorovsky)
• Сценаристы - Сергей Соловьев
• Сценаристы пьеса - Антон Чехов
• Оператор - Юрий Клименко
• Композитор - Сергей Курехин
• Художники постановщик - Сергей Иванов
• Художники по костюмам - Светлана Титова
• Монтажер - Вера Круглова

Тэги фильма

Рецензии пользователей

Оценка	1
Заголовок
Текст реценизии	Мне кажется, ключом к пониманию соловьевского прочтения «Трех сестер» должно служить текстовое примечание, втиснутое режиссером между третьим и четвертым действиями своей пиесы, между «Пожаром» и «Дуэлью». Расхожая цитата из «Архипелага ГУЛАГ» ("если бы чеховским интеллигентам, всё гадавшим, что будет через двадцать- тридцать лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие» — опустим весьма натуралистичное описание его ужастей — «ни одна чеховская пьеса не дошла бы до конца: все герои пошли бы в сумасшедший дом «) недвусмысленно определяет перспективу, из которой Соловьев изначально намеревался рассматривать страданья-смятенья-томленья классических персонажей. Очевидно, в свете осознания того, что творилось через двадцать-тридцать лет после появления «Трех сестер», всерьез ставить чеховские вопросы казалось ему бессмысленным, несоразмерным, быть может, по-солженицынски же бесстыдным. Своего рода русское переоткрытие максимы философа Адорно, утверждавшего, что поэзия невозможна после Освенцима. Разумеется, я оставляю за собой право не соглашаться с Соловьевым в этом пункте, утверждать, что солженицынское примечание в фильме — неуместно, безвкусно, манипулятивно, но одно несомненно: оно четко определяет авторскую позицию режиссера и одним махом расправляется со всеми критиками, обвинявшими этот фильм в фальши, искусственности, непрочувствованности, манерности, позе. Соловьев, снимая «нормального Антона Павловича», как раз и снимал его не современно-проблематичным, средствами эмоциональной вовлеченности приближенным к нам сегодняшним (а ведь Чехов именно таким и был во всех классических постановках, несмотря на весь их реквизит вековой давности), а в виде преданий доброй старины — той, не только до семнадцатого, но и до девятьсот пятого года. Так сказать, «хотел понять, тоскою пожираем, тот мир, тот миг с его миражным раем…» Соловьевские «Три сестры» — фильм эстетский, эмоционально холодно-отстраненный (и по-хорошему в этом смысле европейский), очень визуальный, насыщенный художественной и поэтической (и потому, увы — совсем не чеховской) символикой. Его манерность и искусственность — нарочиты и сознательны. Конфликты социальные и межличностные — все эти многократно виденные хрестоматийные противостояния интеллигентности и мещанской пошлости, живого ума и косности, стремления творить добро и засасывающей, усыпляющей, давящей среды — Соловьеву менее всего интересны, а потому и лишены в его интерпретации одухотворяющей жизни, похожи больше на ритуальные реверансы в кукольном театре. Соловьев — не Гофман, он — Дроссельмейер, он занят ловлей прекрасного мгновения, которого — взмахни ресницами, и нет, «лишь мертвый брезжит свет.. а сад заглох… и дверь туда забита… и снег идет… и черный силуэт захолодел на зеркале гранита». У Режиссера Соловьева, оператора Клименко и художника Иванова елка на святки, деревянный солдатик, похожий на шелкунчика, скелет, качающий кресло с сидящей в нем Наташей — персонажи столь же важные, что и Прозоровы, Вершинин, Тузенбах. Гости, съехавшиеся на именины Ирины, застывают живой картинкой, чтобы сняться на фото — глядь, а картинка и впрямь застыла, пожелтела от времени, потихоньку рассыпалась в пыль, а пыль растворилась в снегу. Пронзительный осенний свет поглощает уходящего на последний поединок. Очерки девичьих лиц в зареве пожара плавятся, тают, как лица восковых кукол. Их же темные, тонкие, высокие силуэты в струящихся одеждах, огромных шляпах растворяются в дыму, уносятся метафизическими сквозняками вместе с шуршащими под их шагами опавшими листьями, неизвестно как очутившимися в зачехленном, покидаемом доме. Слишком ранние предтечи слишком медленной весны (все — и интеллигенты, и пошляки) — вот они, герои Соловьева… Совершенно, буквально воплощающие провидения Мережковского: «мы — над бездною ступени, дети мрака, солнце ждем: свет увидим — и, как тени, мы в лучах его умрем».