Бесы (1987)

Les possédés (1987) 18+


Навигация по странице

О фильме

Бесы — революционеры, а Россия — болезнь, из которой исходят демоны. Чтобы повязать весь кружок кровью, в предательстве обвиняется Шатов, и его убивают сразу после того, как его жена родила ребенка от Ставрогина, тогда, когда он мог стать счастливым, уйдя от всего этого бреда.

Подробная информация

Слоган
Страна Франция
Жанр драма
Бюджет
Сборы в США
Сборы в мире
Сборы в России
dvd_usa
Премьера в мире 24 февраля 1988
Премьера в России
Релиз на DVD
Релиз на Blu-ray
Ограничение по возрасту 0
Ограничение по возрасту
MPAA
mpaa
Время 116 мин. / 01:56
Рейтинг Кинопоиска 6.672 / 163
Рейтинг IMDB 6.40 / 228
Рейтинг мировых критиков
Рейтинг российских критиков
Интересные факты съемочного процесса
В главных ролях Лоран Мале, Омар Шариф, Бернар Блие, Жан-Филипп Икоффи, Филиппин Леруа-Больё, Ламбер Вильсон, Ютта Лямпе, Ежи Радзивилович, Изабель Юппер, Филипп Шамбон
Роли дублировали
Режиссер Анджей Вайда
Сценарий Жан-Клод Карьер, Анджей Вайда, Агнешка Холланд
Продюсер Маргарет Менегоз
Композитор Зигмунт Конечны
Художник Йоланта Яцковска, Кристина Захватович, Аллан Старски
Монтаж Галина Пругар-Кетлинг
Оператор Витольд Адамек
Участники съемочного процесса Жан-Клод Карьер, Эугениуш Каминьский, Лоран Мале, Зигмунт Конечны, Кжиштоф Кумор, Пётр Махалица, Богуш Билевский, Фёдор Достоевский, Збигнев Замаховский, Рышард Яблонски, Омар Шариф, Beata Niedsielska, Хелена Ковальчикова, Юзеф Калита, Витольд Скарух, Бернар Блие, Жан-Филипп Икоффи, Жан-Кентен Шатлен, Филиппин Леруа-Больё, Серж Спира, Ламбер Вильсон, Владимир Иорданов, Войцех Загурский, Витольд Адамек, Маргарет Менегоз, Божена Дыкель, Анджей Вайда, Агнешка Холланд, Йоланта Яцковска, Тадеуш Влударский, Ярослав Копачевски, Станислав Гурка, Галина Пругар-Кетлинг, Кристина Захватович, Ютта Лямпе, Ежи Радзивилович, Реми Мартен, Изабель Юппер, Тадеуш Ломницкий, Гржегорц Вонс, Аллан Старски, Ежи Клесык, Филипп Шамбон, Эдвард Жебровский, Павел Щесны, Alina Swidowska

Премии фильма

  • Берлинский кинофестиваль, 1988 год (de) - Золотой Медведь

Страны производства фильма

  • Германия (ФРГ) (Февраль 1988) - 0
  • Франция (24 февраля 1988) - 0
  • Германия (ФРГ) (5 мая 1988) - 0
  • Япония (Март 1989) - 0
  • Португалия (26 мая 1989) - 0

Участники съемочного процесса

Тэги фильма

Иностранноязычная адаптация, По мотивам романа

Рецензии пользователей

Оценка 3
Заголовок Польский взгляд на русские проблемы
Текст реценизии К величайшему сожалению фильм мне не понравился. Возможно это связано с тем, что до просмотра я прочитал книгу. Возможно с тем, что я надеялся на тот же эффект, который был после просмотра Братьев Карамазовых Пырьева. Возможно и то и другое.

Достоевского крайне сложно экранизировать, поскольку большая часть его книг — это монологи и рассуждения главных героев, которые подтверждают развитие всех сюжетных линий, а также раскрывают характеры всех действующих лиц.

В данном фильме мы этого не находим. Есть картонная Россия с картонными персонажами, характеры которых не позволяет раскрыть хронометраж. Отчего действия Ставрогина, Степана Трофимовича, да и остальных персонажей кажутся порой нелогичными и непоследовательными.

Омар Шариф и Изабель Юппер — гениальные актеры, но даже они не смогли вытащить данный фильм на должный уровень.

Создается такое ощущение, что Вайда поступал с произведением Федора Михайловича, как Толстой с Евангелием. То есть, «вот здесь хорошо написано — это я использую, а здесь какая-то ересь — это я выкину». Так можно поступать со сценарием, но с одним из величайших произведений русской и мировой литературы так поступать не следовало бы.

Впрочем, Вайда — поляк, и это многое объясняет (с)
Оценка 1
Заголовок
Текст реценизии «Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся, и пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся». (Лк 8:32-36.)

Эта цитата стоит эпиграфом в одноименном произведении Федора Михайловича и ей же подытоживает свою историю Анджей Вайда. Она лучше любых описаний, пожалуй, способна объяснить суть фильма.

Самая очевидная тема революции на фоне всего этого уже не оказывается главной. В атмосфере фильма витают смелые идеи бесов-революционеров. А великие идеи требуют великих свершений — разрушений, пожаров и (само)убийств.

Что касается самих героев, то они просто очаровывают. Шатов со взглядом ребенка, Кириллов с влажными глазами, Степан Трофимыч со взглядом, ищущим прекрасного, Ставрогин со взглядом принца-интеллектуала, по иному не сказать. Но отдельным персонажем здесь является Россия.

Она прямо просит жалости к себе. Промокшая, пьяная, сумасшедшая, напуганная, православная. Отдельно выделена тема Бога, и именно в России. Что нужнее ее людям — Шекспир, сапоги или Бог? Каждый герой отвечает по-своему.

10 из 10
Оценка 3
Заголовок Бесы, вошедшие в священных коров
Текст реценизии Польский режиссер Анджей Вайда, составивший себе имя благодаря экранизации романа своего великого современника и соотечественника Анджеевского, не экранизировал «Бесы» Достоевского. Он снимал фильм по пьесе Камю «Одержимые», написанной по мотивам «Бесов». И это стало камнем преткновения, поскольку российские прокатчики изменили название фильма с «Одержимых» на «Бесы» для удобства пользователей, а пользователи сочли это кощунственной экранизацией истории кучки нигилистов и убийства добродетельного Шатова, написанной многогранно и высокодуховно Достоевским. А Достоевский — это такая священная корова, подходить к которой может только русский человек, гордый ум иноплеменный к ней и не суйся, забодает.

Но Достоевский не вполне выдумал «Бесов» — основой романа стало нечаевское дело. Теоретик революционного насилия Нечаев решил спаять кровью союз своих единомышленников. Для Камю Нечаев и соответствующие ему в романе персонажи, Ставрогин и Верховенский, были в равной мере порождением стихии бунта. А «бунтующий человек», как называется один из философских трудов Камю, идет от требования человеческой справедливости, а не божественной благодати, к отрицанию Бога и самообожествлению, за чем следует пресловутый парадокс свободы, поскольку человек-земное божество обнаруживает помеху своему всемогуществу в другом человеке, начальствующем, и должен либо смириться, либо пойти на революционное зверство. Нечаев и Ткачев в истории, Ставрогин и Верховенский в романе не просто несли идею допустимого зла ради грядущей справедливости, а идею насилия ради собственной власти, которая уже и построит когда-нибудь царство правды, но сперва, как считал исторический Ткачев, а Шигалев утверждал в романе, эта власть должна утвердиться в виде партийной диктатуры. Поэтому французский мыслитель усмотрел в персонажах Достоевского и в их прототипах прямых предшественников нацистов и большевиков, а партийную диктатуру посчитал моментом, когда терроризм переходит в государственный террор. Однако, будучи атеистом, Камю допускал возможность не только такого финала богоотступничества, но и смутную надежду, а потому, показав моральное фиаско Верховенского, оставил неповесившимся Ставрогина.

Для поляка Вайды темы большевицкого и нацистского террора были близки, как потому, что его страна пострадала и от красных, и от коричневых оккупантов, так потому, что в романе Анджеевского «Пепел и алмаз» и в одноименной экранизации этого романа Вайдой поднималась, с отсылкой к Достоевскому, тема спайки конспираторов кровью. Насилие осуждалось с позиций христианской гуманности, да и просто заповедей, лежащих в ее основе. Поэтому в фильме «Одержимые» встречаются, по сути, режиссер с опытом работы над образами «Пепла и алмаза» и французский писатель, интерпретатор Достоевского. А некоторым российским доителям изнуренных священных коров кажется, что франко-польский тандем упростил и обкорнал романный текст русского гения, и хотя при экранизации больших книг эти книги, как правило, страдают, в силу лишь своего объема, как сюжетного, так и смыслового, — но есть повод почувствовать себя по-подростковому униженными и оскорбленными в лице незабвенного Федор-Михайловича, этого непризнанного святого всей славянофильской демагогической бесовщины.

Но нельзя сказать, что квасные квази-патриоты совсем неправы и что виноват стрелочник, тот непространноумный прокатчик, который обозвал «Одержимых» «Бесами». Вся предыстория этого фильма, напротив, показывает, что создатель пьесы и режиссер оба раздумывали над сложным течением русской истории, затопившим пол-Европы красной жижей. И те интерпретации, которые были сделаны ими, далеки от благоговения и перед священной коровой хохломских ложкарей, и перед идеями этой «священной коровы», отчасти и вправду коровьими. Русская революция и живописец ее подготовительного этапа, сам прославившийся «загадочной» и мятежной любовью-ненавистью к Европе, были использованы «инородцами» для того, чтобы транслировать свое понимание и свой опыт, художественный, но и политический, Альбером Камю приобретенный в «Сопротивлении», Вайдой в деятельности «Солидарности». Этот опыт в чем-то может показаться негативно-ориентированным относительно России. Но уж признаемся, что Россия дала для того повод.

7 из 10
Оценка 3
Заголовок Синтетический сон пана Вайды или шорох на волнах FM
Текст реценизии «Перевести произведение с одного языка на другой — всё равно, что снять с него кожу, перевезти через границу и там нарядить в национальный костюм» ©

Что произрастёт в межкультурном творческом грунте, если признанный польский режиссёр вкупе с интернациональной съёмочной бригадой и не менее интернациональной актёрской труппой воплотит на киноэкране собственную театральную постановку пьесы за авторством выдающегося французского экзистенциалиста, созданную, в свою очередь, по мотивам одного из самых мистических, если не сказать визионерских, романов русской классики? Подобный затейливый симбиоз незамедлительно повлечёт за собой эффект очередной реинкарнации художественного наследия прошлого и на белый свет из недр литературного чистилища, страшно кривясь и зловеще корчась, выкарабкаются «Одержимые» («Les possedes») Анджея Вайды.

В том, что этот «козлорогий» отпрыск — дитя трёх родителей (Достоевский, Камю, Вайда), трёх творческих стихий (литература, театр, кино) и трёх стран (Польша, Франция, Россия), можно без труда удостовериться на стартовом этапе просмотра. Тройственное начало произведения польского мастера является его несущей опорой, идентификация которой шире приоткрывает дверцу в мир беснующегося русского губернского городка (этакой России в миниатюре), туманно-серая панорама которого разворачивается перед зрителем. На трёхотцовщине и сосредоточимся.

1. «Les possedes» А. Камю

Достоевский не сочинял пьес никогда. Ему была чужда лапидарность, определенность и вседоступность, к которым театр зачастую тяготел. В пику многомерности и обилию трактовок оригинала, драматическая инсценировка Камю, на канву которой плавно ложится кинематографическое творение именитого поляка, отличается намеренным срезанием сюжетных ветвей, линейностью восприятия ситуативных диалоговых сцен, предсказуемостью типажей и предельным сокращением образности, как таковой. Интерпретация французского писателя, а вслед за ней и постановка польского кинематографиста с наскоку нивелируют загадочность и искания центральных персонажей, бесхитростно и простодушно расшифровывают факты, представляющиеся ключевыми для понимания мотивов их дальнейших свершений. Николай Ставрогин (бес-идеолог, архибес) — чёрен, как сажа, и поражён злобной гордыней до основания; Пётр Верховенский (бес-управитель) — жёлт, словно олицетворение болезни, гнили, предательства; Кириллов (бес уныния) ни капли не колеблется в своём желании свести счёты с самим собой, присвоив таким образом жизнь, дарованную Богом. Герои Камю-Вайды блеклы и даже скучны в своей плоской однозначности, тогда как их истинные прообразы купаются в красках противоречивых эмоций и поступков.

2. «Les possedes» А. Вайда

То, что иностранный режиссёр прочувствовал атмосферу русского романа и приложил максимум усилий для бережного перенесения её на экран, сомнений не вызывает. В нагнетании мрачной, депрессивной, «фирменной» чертовщинки участвуют многочисленные кинодетали, в которых, как известно, кроется верховный бес: дохлые мыши, подкинутые во вместилища православных икон с затёртыми, выцветшими ликами святых; помешанные, гнусные выражения морд мелких бесенят (Лебядкин, Федька Каторжный, Лямшин) и лютые, горящие злобной страстью лица их повелителей (Ставрогин, Верховенский); нависающая комом, давящая пасмурность городских пейзажей, удушливый, чёрный смрад пожаров, вздымающийся над объятыми пламенем домами, и резкое, пронзительное, будто режущее металлом по стеклу, звуковое сопровождение, добавляющее нервозности в устрашающий антураж сцен. Проигрывает интерпретация Вайды в ином, что, в общем, особого удивления и не вызывает: иноземный исполнитель не может, как бы не пытался, во всей филигранности передать идейность образов отечественной классики. Так уж, наверное, мы устроены, что не поддаёмся глубокому чужеродному постижению. Поэтому наблюдать за лубочностью и стереотипностью большинства киногероев скорее забавно, нежели ценно: что француженка И. Юппер, старательно, но топорно изображающая почти каренинский женский характер; что арабоамериканец О. Шариф, судорожно пытающийся воплотить «древнерусскую тоску» престарелого интеллигента; что поляк Е. Радзивилович, мечущийся в потугах нарисовать портрет исправившегося революционера-перерожденца Шатова. Меровинген-Вильсон хоть и давит своей природной харизматической инфернальностью, но зияющее, пугающее пустотой вседозволенности ставрогинское нутро остаётся за гранью осмысления.

3. «Бесы» Ф. Достоевский

Поразительно, но смысловые посылы подлинника великорусского мудреца с синдромом вещей Кассандры в вайдовском творении подверглись наиболее существенной, системной перекройке, что придало киноматериалу признаки легковесности и назойливого кича. Сведя финальную часть повествования к тягостным раздумьям о судьбах чужой родины и к выраженной устами Шарифа елейной уверенности в грядущем исцелении Руси от обуявшей её бесовщины, Вайда опустил критически важный месседж. Суть его в том, что «предштормовое» бесовство, по Достоевскому — начало пути в никуда, в объятия нравственного вакуума и мрачной безысходности, а воздаяние за глумление над божественной природой человека абсолютно неотвратимо, и настигнет оно одержимых вне зависимости от того, насколько долго просуществует царствие Зверя на земле православной.

Ценность экранизаций философских сказаний экзорциста-Достоевского — в донесении эха его поисков Бога и разоблачений Сатаны до современных манкуртов. Вайда справился с этим ровно настолько, насколько чужеземный интеллектуал в силах понять Россию и русских. Выпукло, но картонно. Ответственно, но инфузорно. По-своему, да не по-нашему.